зачем ты привел меня на завод педиков
23.03.2013 в 20:35
Пишет Kaiske:Название: Часы
Автор: Kaiske
Фандом: X JAPAN, BUCK-TICK
Пейринг: Sakurai/Yoshiki
Рейтинг: PG-13
Жанр: romance, love story, ER, hurt-comfort, drama
Саммари: One life, one love, one death
Дисклаймер: отказ
Статус: закончен
От автора: на правах рекламы
читать дальше1991
Солнце лезло в глаза. Йошики не хотел просыпаться и тяжело ворочался, заматываясь в сбуровленное сырое одеяло, а постель не была уютной, как обычно бывает рано утром. Утром, как ни ляг – всегда здорово, это только ночью, когда нет сна, даже подушка кажется каменной.
И все-таки он сел, судорожно давя зевок в ладонях, и дал себе слово больше никогда не ложиться спать с распахнутым настежь окном. Оборванные лоскуты штор, перевернутый кофейный столик…
Что, черт возьми, он тут вытворял ночью?
На кухне что-то громыхнуло, в руках была странная, не тяжелая, но какая-то непривычная слабость. Йошики вспомнил. Пошел на звук, по привычке натянув джинсы, даже не застегивая.
Сакурай сидел на полу абсолютно голый, и жадно уплетал мясо, которое вчера они заказали из какого-то ресторана, но даже не попробовали.
- Что ты делаешь? – спросил Йошики, хотя было и так ясно. Прислонился к стенке, и смотрел во все глаза на это неслыханное буйство природы – голого мужика, торопливо утоляющего голод.
- Жрать хочу, - ответил Атсуши, облизывая пальцы, - Я так хочу жрать, что, кажется, вот-вот умру.
Он и в самом деле был такой голодный, что этим можно было только любоваться. Спутанные волосы спускались вдоль спины с резко выступающими позвонками, лопатки едва заметно двигались под золотисто-смуглой кожей. Йошики усмехнулся. Подошел ближе, сел на корточки и тоже взял хорошо прожаренный кусок прямо руками. Ни ножей, ни вилок. И тарелка, в сущности, одна на двоих.
- А как же твоя диета?
- Ну ее к черту.
- Ты же не любишь мясо.
- Я мясо обожаю. Я обожаю его пережаренное и вредное. И тебя.
Такой внезапный переход почему-то совсем не удивил. Оглядевшись, Йошики взял из груды рассыпавшихся по полу фирменных салфеток одну, и принялся вытирать Атсуши губы. Им принесли еду, но душевный голод оказался сильнее физического, и вместо того чтобы вчера поужинать, Сакурай бросил пакеты прямо на пол и взял Йошики на кухонном столе, а потом еще раз. И еще. А потом Йошики перестал считать.
Вкус еды на голодный желудок был таким одуряющим, что темнело в глазах. Они сидели посреди разгромленной кухни как два дикаря, и не могли нормально поесть, потому что один был обнажен, а плечи и грудь другого покрывали царапины и засосы.
Сакурай резко отпихнул от себя тарелку с мясом и рывком дернулся, уложил Йошики с размаху на пол, на спину, навис сверху, как хищник. Человеческий зверь.
- Я…
- Заткнись, - перебил его Хаяши и обнял за шею, скрестил руки. Его ноги привычно обхватили бедра Атсуши. И снова был голод.
1996
Нутро горело так, как должно быть, бывало только у облученных жертв Хиросимы. И жажда мучила отменная, будто выжали под ноль весь организм и засушили причудливой икебаной.
Он не знал, где он, в какой части мира его только что порезали, а потом заново сшили, понавтыкав кучу трубок, как в дизайнерскую вазу для цветов. Может, Непал, а может Сингапур, может, Токио. А может, он уже умер, но странно, откуда в смерти столько боли. По идее, в смерти должен быть только покой.
Руку сжали чьи-то пальцы, до боли знакомые. Атсуши хотел стиснуть их в ответ, но не смог. Трубки, обосновавшиеся в его теле, будто высасывали всю силу, хотя здравый смысл подсказывал, что все, скорее, наоборот.
- Не двигайся. Тебе нельзя.
Снова эти бесконечные «нельзя» и «можно». Сакурай стиснул зубы, и хотя так хотелось застонать – сдержался. Потому что стонать ему, по идее, сейчас можно и даже нужно. И именно поэтому он не будет.
- Где я? – вместо убогой жалости к себе, он открыл глаза, чувствуя, что веки опухли и стали больше раза в два, тоже не слушаясь его, как и все тело.
- В больнице.
- В реанимации?
- Нет. В палате.
Значит, не умер. И в такой ситуации не знаешь, то ли радоваться, то ли плакать.
Справа слышался какой-то размеренный писк, действующий на нервы. Повернув голову вбок, он разглядел только какие-то трубки и шнуры, поднимающиеся вверх, но догадался, что это, должно быть, какая-то система жизнеобеспечения.
- Ты едва не сдох, - бестелесный голос, до ужаса похожий на голос Хаяши, звенел злобой.
- Подожди, я встану на ноги, а потом можешь врезать мне, что не оправдал твоих ожиданий, - медленно, с паузами и остановками ответил Атсуши, выдавив улыбку самыми уголками губ.
Он все-таки примчался. Примчался и сидел тут возле него, опутанного трубками, как спрутом, и похожего на очередной киберпанковый бред Имаи. А ведь даже года еще не прошло с тех пор, как все было в точности до наоборот, и это он, Йошики, лежал в больнице, поломанный болью, и не мог шевельнуться. И Атсуши он тогда выгнал, не позволив даже просто побыть рядом, видеть всю его слабость. Гордая тварь.
Свет еще подрагивал в смеженных веках, когда Хаяши придвинулся ближе и осторожно поцеловал его, изрезанное скальпелем хирурга чудовище, в висок. Прикосновение обветренных губ к коже было почти болезненным, взрывающим оглушенное после наркоза тело бурей ощущений. Йошики был похож на приведение – бледный и растрепанный, с темными кругами вокруг глаз, будто не спал несколько суток. Он снова наклонился, на этот раз поцеловав куда-то между бровей, и Сакурай снова не смог удержаться от улыбки.
- Прекращай. Я еще не умер.
- Даже не надейся, - серьезно ответил Хаяши, - Ты уже выкарабкался. Глупо давать задний ход.
- Договорились.
1998
- Лучше бы умер я.
Секундная стрелка часов не дергалась рывками, а плавно скользила.
- Это был мой логичный финал.
Еще немного и она, кажется, поползет в другую сторону.
- Ты слышишь?
Сакурай, без сомнения, слышал.
На Хаяши смотреть не хотелось. Атсуши не очень-то любил смотреть на чужое горе, особенно горе человека, не умеющего жить полумерой. Если радость – до слез. Если горе – тоже до слез. Это не стыдно.
- Мне страшно.
Предсказуемый итог. Страшно. Лоб в лоб сталкиваться со смертью всегда страшно.
Сакурай молча стянул с разворошенной постели покрывало и накрыл им плечи Йошики, который, сгорбившись и подтянув колени к подбородку, сидел на полу, как сирота. Он был мертвецки пьян.
- Это хорошо, - сев рядом, Атсуши уставился в одну точку.
- Что хорошо?
- Что тебе страшно. Значит, будешь жить.
Комната тонула в полумраке, едва разгоняемом настенным бра, в блеске полупустых бутылок, коньяка, и слез на бледных щеках Йошики.
- Жить? Как я буду жить? Как я без него буду жить?..
Он не кричал, но собственный голос оглушал его, гулко звенел в ушах, многократно усиленный диафрагмой отчаяния.
- Будешь. Будешь помнить вот этот страх, и поймешь, что жить ты не просто должен, а обязан. Это был тебе последний, самый важный совет от него, понимаешь?
Йошики понимал. Он очень хорошо понимал. Он хотел кивнуть, но где-то внутри опять разъедала душу кислота. Это больно настолько, что невозможно привыкнуть.
Сакурай молча обнял его, зарывшись пятерней в короткие светлые волосы. Он знал, что смерть Хидэ Йошики никогда не примет, но навсегда запомнит его самый последний наказ.
Жить.
2004
- Кис-кис-кис…
Сакурай не повел и бровью. Вечер переставал быть томным. Твою ж мать, восемь лет, а некоторые вещи остаются неизменными.
- Кис-кис…
Может, ему хотелось бы сейчас что-нибудь сломать.
- Ну, киса…
Или разбить стакан о чью-то лохматую голову.
- Что?! – раздраженно обернувшись, он едва успел подхватить опасно покачнувшегося Йошики. Который тут же на нем повис, облил содержимым своего бокала и захихикал.
- Я зову, а ты не откликаешься.
- Ты уверен, что звал меня? – Атсуши вздохнул. Он, конечно, тот еще алкаш, но пока что не ловил себя на желании купаться в выпивке.
- Тебя конечно, - уверенный кивок. - Ну а как тебя, пьянь кошачья, еще подзывать? Только так. Кис-кис-кис…
Пьяный смех, дивные глаза, мягкие губы, острые локти. Гулящая принцесска, хмельная Синдерелла, проебавшая главный в своей жизни бал.
- У тебя даже тыквы нет, - подытожил Сакурай цепь рассуждений последней мыслью вслух.
- Сам тупой, - немедля отозвалась Синдерелла, больно оттолкнув рукой в плечо. Шагнул в сторону, занесло по косой. Споткнулся, выронил бокал.
Колкий шелест битого стекла резанул слух, хрустнуло что-то в груди, вспыхнуло под веками.
Kiss-kiss-kiss.
Ровно три поцелуя. Плечо-шея-губы. И снова губы. Горячо, сладко.
Kiss me goodbye.
- Всё такой же. Милый-милый Аччан.
- Сука рыжая. Останься. Не уезжай. Черт бы побрал твои самолеты, пусть они взорвутся. Все.
- Не могу.
Он проклял день, когда предложил Йошики попробовать бурбон. Напиться вдрызг.
2008
Телефон на беззвучном режиме, только мигающий светом дисплей и ненавязчивая вибрация. Сакурай всегда кладет его не на столик у кровати, а рядом со своей подушкой, хотя говорят, что это вредно. И пить тоже вредно. И курить. И жить вообще.
Проснувшись словно от толчка в бок, он открыл глаза и посмотрел в сизый потолок, по которому медленно ползли белесые тени. Где-то проехала машина. Тишина такая, что давит на уши, и Атсуши казалось, будто его придавило воздушным океаном катастрофы. Не всплыть.
Телефон возле головы слабо жужжал и мигал белым, а рядом спала женщина. Не просто какая-то, а его женщина. Постоянная величина, а не очередная переменная.
- Да? – тихо прошептал он. Голос сиплый после сна.
Он не смотрел, от кого вызов. Знал и так. Только один человек мог позвонить в такое время. И напротив его имени в телефонной книге Сакурай давно уже оставил пометку «4 утра».
Это тоже – величина постоянная. Не переменная. Но вместе та и эта – параллельные плоскости, которые никогда не пересекаются.
Йошики молчал, Атсуши слышал в трубке только его дыхание, ровное и спокойное. И счастлив был в эту минуту, как ребенок, потому что чувствовал – ничего не случилось. У Хаяши всё хорошо. Он просто соскучился.
- Послезавтра вылетаю в Токио, - короткая пауза взрывала мозг, - Встретишь?
- Где?
- В Нарита.
- Когда?
- В пять утра.
Сакурай сел, стараясь не потревожить спящую рядом жену. А может, не стараясь. Просто привык двигаться тихо, а она обычно крепко спит, теплая и своя, в коконе его любви. Атсуши вдруг до пронзительной боли захотелось оказаться за тысячи километров, перемахнуть через все мировые океаны и обнять насквозь пропитанного одиночеством Йошики. Если бы он сказал, что в Нарита надо ехать уже сейчас – Сакурай бы поехал. Собрался и кинулся в ночь, как камикадзе.
Отодвинув штору, он всмотрелся в ночной город. На горизонте висели серо-лиловые рассветные сумерки. Четыре утра.
- Конечно, встречу, - а горло снова сдавило невидимой холодной рукой.
Йошики снова молчал, а Сакурай снова вслушивался. Они умели вот так стоять на разных концах мира и слушать дыхание друг друга.
URL записиАвтор: Kaiske
Фандом: X JAPAN, BUCK-TICK
Пейринг: Sakurai/Yoshiki
Рейтинг: PG-13
Жанр: romance, love story, ER, hurt-comfort, drama
Саммари: One life, one love, one death
Дисклаймер: отказ
Статус: закончен
От автора: на правах рекламы
читать дальше1991
Солнце лезло в глаза. Йошики не хотел просыпаться и тяжело ворочался, заматываясь в сбуровленное сырое одеяло, а постель не была уютной, как обычно бывает рано утром. Утром, как ни ляг – всегда здорово, это только ночью, когда нет сна, даже подушка кажется каменной.
И все-таки он сел, судорожно давя зевок в ладонях, и дал себе слово больше никогда не ложиться спать с распахнутым настежь окном. Оборванные лоскуты штор, перевернутый кофейный столик…
Что, черт возьми, он тут вытворял ночью?
На кухне что-то громыхнуло, в руках была странная, не тяжелая, но какая-то непривычная слабость. Йошики вспомнил. Пошел на звук, по привычке натянув джинсы, даже не застегивая.
Сакурай сидел на полу абсолютно голый, и жадно уплетал мясо, которое вчера они заказали из какого-то ресторана, но даже не попробовали.
- Что ты делаешь? – спросил Йошики, хотя было и так ясно. Прислонился к стенке, и смотрел во все глаза на это неслыханное буйство природы – голого мужика, торопливо утоляющего голод.
- Жрать хочу, - ответил Атсуши, облизывая пальцы, - Я так хочу жрать, что, кажется, вот-вот умру.
Он и в самом деле был такой голодный, что этим можно было только любоваться. Спутанные волосы спускались вдоль спины с резко выступающими позвонками, лопатки едва заметно двигались под золотисто-смуглой кожей. Йошики усмехнулся. Подошел ближе, сел на корточки и тоже взял хорошо прожаренный кусок прямо руками. Ни ножей, ни вилок. И тарелка, в сущности, одна на двоих.
- А как же твоя диета?
- Ну ее к черту.
- Ты же не любишь мясо.
- Я мясо обожаю. Я обожаю его пережаренное и вредное. И тебя.
Такой внезапный переход почему-то совсем не удивил. Оглядевшись, Йошики взял из груды рассыпавшихся по полу фирменных салфеток одну, и принялся вытирать Атсуши губы. Им принесли еду, но душевный голод оказался сильнее физического, и вместо того чтобы вчера поужинать, Сакурай бросил пакеты прямо на пол и взял Йошики на кухонном столе, а потом еще раз. И еще. А потом Йошики перестал считать.
Вкус еды на голодный желудок был таким одуряющим, что темнело в глазах. Они сидели посреди разгромленной кухни как два дикаря, и не могли нормально поесть, потому что один был обнажен, а плечи и грудь другого покрывали царапины и засосы.
Сакурай резко отпихнул от себя тарелку с мясом и рывком дернулся, уложил Йошики с размаху на пол, на спину, навис сверху, как хищник. Человеческий зверь.
- Я…
- Заткнись, - перебил его Хаяши и обнял за шею, скрестил руки. Его ноги привычно обхватили бедра Атсуши. И снова был голод.
1996
Нутро горело так, как должно быть, бывало только у облученных жертв Хиросимы. И жажда мучила отменная, будто выжали под ноль весь организм и засушили причудливой икебаной.
Он не знал, где он, в какой части мира его только что порезали, а потом заново сшили, понавтыкав кучу трубок, как в дизайнерскую вазу для цветов. Может, Непал, а может Сингапур, может, Токио. А может, он уже умер, но странно, откуда в смерти столько боли. По идее, в смерти должен быть только покой.
Руку сжали чьи-то пальцы, до боли знакомые. Атсуши хотел стиснуть их в ответ, но не смог. Трубки, обосновавшиеся в его теле, будто высасывали всю силу, хотя здравый смысл подсказывал, что все, скорее, наоборот.
- Не двигайся. Тебе нельзя.
Снова эти бесконечные «нельзя» и «можно». Сакурай стиснул зубы, и хотя так хотелось застонать – сдержался. Потому что стонать ему, по идее, сейчас можно и даже нужно. И именно поэтому он не будет.
- Где я? – вместо убогой жалости к себе, он открыл глаза, чувствуя, что веки опухли и стали больше раза в два, тоже не слушаясь его, как и все тело.
- В больнице.
- В реанимации?
- Нет. В палате.
Значит, не умер. И в такой ситуации не знаешь, то ли радоваться, то ли плакать.
Справа слышался какой-то размеренный писк, действующий на нервы. Повернув голову вбок, он разглядел только какие-то трубки и шнуры, поднимающиеся вверх, но догадался, что это, должно быть, какая-то система жизнеобеспечения.
- Ты едва не сдох, - бестелесный голос, до ужаса похожий на голос Хаяши, звенел злобой.
- Подожди, я встану на ноги, а потом можешь врезать мне, что не оправдал твоих ожиданий, - медленно, с паузами и остановками ответил Атсуши, выдавив улыбку самыми уголками губ.
Он все-таки примчался. Примчался и сидел тут возле него, опутанного трубками, как спрутом, и похожего на очередной киберпанковый бред Имаи. А ведь даже года еще не прошло с тех пор, как все было в точности до наоборот, и это он, Йошики, лежал в больнице, поломанный болью, и не мог шевельнуться. И Атсуши он тогда выгнал, не позволив даже просто побыть рядом, видеть всю его слабость. Гордая тварь.
Свет еще подрагивал в смеженных веках, когда Хаяши придвинулся ближе и осторожно поцеловал его, изрезанное скальпелем хирурга чудовище, в висок. Прикосновение обветренных губ к коже было почти болезненным, взрывающим оглушенное после наркоза тело бурей ощущений. Йошики был похож на приведение – бледный и растрепанный, с темными кругами вокруг глаз, будто не спал несколько суток. Он снова наклонился, на этот раз поцеловав куда-то между бровей, и Сакурай снова не смог удержаться от улыбки.
- Прекращай. Я еще не умер.
- Даже не надейся, - серьезно ответил Хаяши, - Ты уже выкарабкался. Глупо давать задний ход.
- Договорились.
1998
- Лучше бы умер я.
Секундная стрелка часов не дергалась рывками, а плавно скользила.
- Это был мой логичный финал.
Еще немного и она, кажется, поползет в другую сторону.
- Ты слышишь?
Сакурай, без сомнения, слышал.
На Хаяши смотреть не хотелось. Атсуши не очень-то любил смотреть на чужое горе, особенно горе человека, не умеющего жить полумерой. Если радость – до слез. Если горе – тоже до слез. Это не стыдно.
- Мне страшно.
Предсказуемый итог. Страшно. Лоб в лоб сталкиваться со смертью всегда страшно.
Сакурай молча стянул с разворошенной постели покрывало и накрыл им плечи Йошики, который, сгорбившись и подтянув колени к подбородку, сидел на полу, как сирота. Он был мертвецки пьян.
- Это хорошо, - сев рядом, Атсуши уставился в одну точку.
- Что хорошо?
- Что тебе страшно. Значит, будешь жить.
Комната тонула в полумраке, едва разгоняемом настенным бра, в блеске полупустых бутылок, коньяка, и слез на бледных щеках Йошики.
- Жить? Как я буду жить? Как я без него буду жить?..
Он не кричал, но собственный голос оглушал его, гулко звенел в ушах, многократно усиленный диафрагмой отчаяния.
- Будешь. Будешь помнить вот этот страх, и поймешь, что жить ты не просто должен, а обязан. Это был тебе последний, самый важный совет от него, понимаешь?
Йошики понимал. Он очень хорошо понимал. Он хотел кивнуть, но где-то внутри опять разъедала душу кислота. Это больно настолько, что невозможно привыкнуть.
Сакурай молча обнял его, зарывшись пятерней в короткие светлые волосы. Он знал, что смерть Хидэ Йошики никогда не примет, но навсегда запомнит его самый последний наказ.
Жить.
2004
- Кис-кис-кис…
Сакурай не повел и бровью. Вечер переставал быть томным. Твою ж мать, восемь лет, а некоторые вещи остаются неизменными.
- Кис-кис…
Может, ему хотелось бы сейчас что-нибудь сломать.
- Ну, киса…
Или разбить стакан о чью-то лохматую голову.
- Что?! – раздраженно обернувшись, он едва успел подхватить опасно покачнувшегося Йошики. Который тут же на нем повис, облил содержимым своего бокала и захихикал.
- Я зову, а ты не откликаешься.
- Ты уверен, что звал меня? – Атсуши вздохнул. Он, конечно, тот еще алкаш, но пока что не ловил себя на желании купаться в выпивке.
- Тебя конечно, - уверенный кивок. - Ну а как тебя, пьянь кошачья, еще подзывать? Только так. Кис-кис-кис…
Пьяный смех, дивные глаза, мягкие губы, острые локти. Гулящая принцесска, хмельная Синдерелла, проебавшая главный в своей жизни бал.
- У тебя даже тыквы нет, - подытожил Сакурай цепь рассуждений последней мыслью вслух.
- Сам тупой, - немедля отозвалась Синдерелла, больно оттолкнув рукой в плечо. Шагнул в сторону, занесло по косой. Споткнулся, выронил бокал.
Колкий шелест битого стекла резанул слух, хрустнуло что-то в груди, вспыхнуло под веками.
Kiss-kiss-kiss.
Ровно три поцелуя. Плечо-шея-губы. И снова губы. Горячо, сладко.
Kiss me goodbye.
- Всё такой же. Милый-милый Аччан.
- Сука рыжая. Останься. Не уезжай. Черт бы побрал твои самолеты, пусть они взорвутся. Все.
- Не могу.
Он проклял день, когда предложил Йошики попробовать бурбон. Напиться вдрызг.
2008
Телефон на беззвучном режиме, только мигающий светом дисплей и ненавязчивая вибрация. Сакурай всегда кладет его не на столик у кровати, а рядом со своей подушкой, хотя говорят, что это вредно. И пить тоже вредно. И курить. И жить вообще.
Проснувшись словно от толчка в бок, он открыл глаза и посмотрел в сизый потолок, по которому медленно ползли белесые тени. Где-то проехала машина. Тишина такая, что давит на уши, и Атсуши казалось, будто его придавило воздушным океаном катастрофы. Не всплыть.
Телефон возле головы слабо жужжал и мигал белым, а рядом спала женщина. Не просто какая-то, а его женщина. Постоянная величина, а не очередная переменная.
- Да? – тихо прошептал он. Голос сиплый после сна.
Он не смотрел, от кого вызов. Знал и так. Только один человек мог позвонить в такое время. И напротив его имени в телефонной книге Сакурай давно уже оставил пометку «4 утра».
Это тоже – величина постоянная. Не переменная. Но вместе та и эта – параллельные плоскости, которые никогда не пересекаются.
Йошики молчал, Атсуши слышал в трубке только его дыхание, ровное и спокойное. И счастлив был в эту минуту, как ребенок, потому что чувствовал – ничего не случилось. У Хаяши всё хорошо. Он просто соскучился.
- Послезавтра вылетаю в Токио, - короткая пауза взрывала мозг, - Встретишь?
- Где?
- В Нарита.
- Когда?
- В пять утра.
Сакурай сел, стараясь не потревожить спящую рядом жену. А может, не стараясь. Просто привык двигаться тихо, а она обычно крепко спит, теплая и своя, в коконе его любви. Атсуши вдруг до пронзительной боли захотелось оказаться за тысячи километров, перемахнуть через все мировые океаны и обнять насквозь пропитанного одиночеством Йошики. Если бы он сказал, что в Нарита надо ехать уже сейчас – Сакурай бы поехал. Собрался и кинулся в ночь, как камикадзе.
Отодвинув штору, он всмотрелся в ночной город. На горизонте висели серо-лиловые рассветные сумерки. Четыре утра.
- Конечно, встречу, - а горло снова сдавило невидимой холодной рукой.
Йошики снова молчал, а Сакурай снова вслушивался. Они умели вот так стоять на разных концах мира и слушать дыхание друг друга.
-
-
01.04.2013 в 18:20-
-
01.04.2013 в 20:15-
-
28.11.2013 в 03:46